Диктанты для 10 класса по русскому языку

↑ Диктант "Город" по тексту М.А. Булгакова

Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шёл из бесчисленных труб дым по небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днём их окна были черны, а ночью горели рядами в тёмно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов. Днём с приятным ровным гудением бегали трамваи с жёлтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и тёмные воротники - мех серебристый и чёрный - делали женские лица загадочными и красивыми.

Сады стояли безмолвные и спокойные, отягчённые белым, нетронутым снегом. И было садов в Киеве так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, клёнами и липами.

Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад. Старые, сгнившие чёрные балки парапета не преграждали пути прямо к обрывам на страшной высоте. Отвесные стены, заметённые вьюгою, падали на нижние далёкие террасы, а те расходились всё дальше и шире, переходили в береговые рощи над шоссе, вьющимися по берегу великой реки. И тёмная, скованная лента уходила туда, в дымку, куда даже с городских высот не хватает человеческих глаз, где седые пороги, Запорожская Сечь, и Херсонес, и дальнее море.

Зимою, как ни в одном городе мира, упадал покой на улицах и переулках и верхнего города, на горах, и города нижнего, раскинувшегося в излучине замёрзшего Днепра. И весь машинный гул уходил внутрь каменных зданий, смягчался и ворчал довольно глухо.

Вся энергия города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете. Свет с четырёх часов дня начинал загораться в окнах домов в круглых электрических шарах, в газовых фонарях, в фонарях домовых, с огненными номерами, и в стеклянных сплошных окнах электрических станций, наводящих на мысль о страшном и суетном электрическим будущем человечества, в их сплошных окнах, где были видны неустанно мотающие свои отчаянные колёса машины, до корня расшатывающие самое основание земли. Играл светом, и переливался, светился, и танцевал, и мерцал город по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом. 

(По М.А.Булгакову.)

↑ Диктант "Странное лето" по тексту Ю. Нагибина

Странное то было лето, всё в нём перепуталось. В исходе мая листва берёз оставалась по-весеннему слабой и нежной, из- желта-зелёной, как цыплячий пух. Черёмуха расцвела лишь в первых числах июня, а сирень ещё позже. Такого не помнили ивановские старожилы. Впрочем, они и вообще ничего толком не помнили: когда ландышам цвесть, а когда ночным фиалкам, когда пушиться одуванчикам и когда проклюнется первый гриб. Но, может быть, странное лето внесло сумятицу в их старые головы, отбив память об известном порядке?

Сильные грозовые ливни, не положенные в начале июня - им время в августе, когда убраны хлеба и поля бронзовеют щетиной стерни, - усугубили сумятицу в мироздании. И сирень зацвела вся разом, в одну ночь вскипела и во дворе, и в аллеях, и в парке. А ведь положено так: сперва запенивается белая, голубая и розовая отечественная сирень, её рослые кусты теснятся меж отдельным флигелем и конюшнями, образуют опушку Старого парка. Через пять-шесть дней залиловеет низенькая персидская сирень с приторно-душистыми свешивающимися соцветиями, образующая живую изгородь меж двором и фруктовым садом. А через неделю забросит в окна господского дома отягощённые кистями ветви венгерская сирень с самыми красивыми блёкло-фиолетовыми цветами. А тут сирени распустились разом, после сильной ночной грозы, переполошившей обитателей усадьбы прямыми, отвесными, опасными молниями. И даже куст никогда не цветшей махровой сирени возле павильона зажёг маленький багряный факел одной-единственной кисти. 

(По Ю.Нагибину.)

↑ Диктант "Определено предвечно" по тексту Л.Н. Толстого

Когда созрело яблоко и падает, отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясёт его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?

Ничто не причина. Всё это только совпадение тех условий при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдёт, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав и так же не прав, как и тот ребёнок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошёл в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели; как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под неё последний раз киркою.

В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием. Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.

(По Л.Н.Толстому.)

206 слов

↑ Диктант "Щемящая лирическая нота" по тексту Ю. Нагибина

Тредиаковский уступал в поэтическом даровании и просто в умении слагать стихи и Ломоносову, и Сумарокову, но в нём одном из всех его современников звучала щемящая лирическая нота. И эта нота прорывалась сквозь всю нескладицу тяжеловесных виршей, чистая, трудная, задушевная: то в стихах о Париже, то в песенке о кораблике, уходящем в плавание, то в стоне о далёкой родине, то, вовсе неожиданно, в какой-либо заумно-безобразной рифмованной чуши. Этот нелепый поэт не был весь съеден дидактикой, хотя и удивительно быстро излечился на родине от французского легкомыслия и поэтической безответственности. В нём под всеми слоями назидательности, педантизма, ханжества, верноподданнической лести сохранялся живой родничок.

Он подносил к губам флейту, душа его искала выход в элегии, но заглушал сам себя барабанным одическим боем. Он не узнал своей музы и слепо прошёл мимо. А ведь она была возле его сердца, сама поэзия, сама любовь. Ах, бросить бы ему галантный, литературный, театральный, учёный Париж, уже давший ему всё, что мог дать, да и вернуться в Астрахань, припасть к измученной груди Феодосии [жены], хоть последней слезой её омыть, и русская поэзия получила бы первого лирика.

Знать, не судьба была. А своего лирического поэта Россия получила в должный час...

В истории этой нет ни правых, ни виноватых. Каждый остался верен своей правде, своему назначению: Феодосия, обречённая только любить, и Тредиаковский, которому уготовано было дать отечественному стихосложению новую систему и проложить дорогу русскому классицизму. Он принёс в жертву невесть кем поставленной перед ним цели и любовь Феодосии, и собственное самолюбие, достоинство, честь. Его топтали вельможи и дворцовые холуи, язвительный монарший смех выдавал головой на поругание злейшим врагам, но он не отступил. Велико было мужество этого слабого и незащищённого человека. На его раны сыпали соль, и ни одна рука не протянулась утереть чёрный пот вечного труженика.

Поистине, литература - это храм на крови. 

(По Ю.Нагибину.)

↑ Диктант "На дне лощины" по тексту В.В. Вересаева

...Я оделся. Средь той же большой тишины медленно пошёл вверх по дну лощины, вдоль ручейка.

Маленькая бурая лягушка бултыхнулась из осоки в ручей и прижалась ко дну. Я видел её сквозь струисто-прозрачную воду. Она полежала, прижавшись, потом завозилась, ухватилась переднею лапкою за стебель и высунула нос из воды. Я неподвижно стоял. Неподвижна была и лягушка. Выпуклыми шариками глаз над вдавленным черепом она молча и пристально смотрела, всего меня захватывая в свой взгляд. Я смотрел на неё.

Всё тише становилось кругом. И мы всё смотрели. И вдруг из немигающих, вытаращенных глаз зверушки медленно глянула на меня вся жизнь кругом - вся таинственная жизнь притихшей в прохладе лощины. Я оглянулся.

Средь тёмной осоки значительно и одухотворённо чуть шевелилась кудряво-розовая, дрёма. И всё в ней было жизнь. И всюду была жизнь в свежей тишине, пропитанной серьёзным запахом дуба и ароматами трав. Как будто лощинка не заметила, как я вошёл в неё, не успела притвориться безжизненной и - всё равно уж - зажила на моих глазах, не скрываясь. Всем нутром я почуял вдруг эту чуждую, таинственнно молчащую жизнь. Жутко становилось. И что-то радостное дрогнуло внутри и жадно потянулось навстречу. В запахе клевера и зацветающей ржи я пошёл вдоль откоса. Сапоги путались в густой траве. Захотелось ближе быть к этой душистой жизни. Я разулся, засучил брюки выше колен и пошёл. Мягко обнимала и обвивала ноги трепетно-живая, млеющая жизнью трава. За пригорком мелькнул золотисто-огненный хвост лисицы. Цеплялись за дубовые кусты лесные горошки с матовыми, плоскими стеблями.

Разбегались глаза. Хотелось искать путей, чтоб добраться до вскипавшей кругом жизни. Отыскать у неё глаза и смотреть, смотреть в них и безмолвно переговариваться тем могучим и огромным, чему путь только через глаза. Но не было глаз. И слепо смотрела трепетавшая кругом жизнь, неуловимая и вездесущая.

Я прилёг под колебавшуюся рожь. Меж. рыхлых сухих стеблей шевелился цветущий кустик; продолговатые, густо посаженные цветочки, как будто тонко вырезанные из розового коралла, в матово-зелёной дымке кружевных листьев.

И радостно, призывно что-то смеялось в душе. 

(По В.В.Вересаеву)

↑ Диктант "В первый раз на ярмарке" по тексту Н.В. Гоголя

С утра ещё тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгромождённого на возу плетня и привлекала умилённые взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шёл за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щёголей и кокеток ненавистным для них сеном.

Одиноко в стороне тащился на истомлённых волах воз, наваленный мешками, пенькбю, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брёл, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице, и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человечевид которой обличал преклонные лета её. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с чёрными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые вместе с длинными косами и пучком полевых цветов богатою короною покоились на её очаровательной головке. Всё, казалось, занимало её, всё было ей чудно, ново; и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! В первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на ярмарке! Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся теперь на продажу. 

(По Н.В.Гоголю.)

↑ Диктант "К фронту" по тексту В. кондратьева

Любая война начинается с дороги. Сперва с железной, по которой катят в теплушках по восьми человек на каждых нарах, с печкой в середине, раскаливаемой докрасна и брызжущей огненными искрами, которые мечутся по всему эшелону, демаскируя его ночью. С короткими остановками, с негустой кормёжкой, выдаваемой почему-то всегда ночью, когда она совсем не в радость, когда с ещё не продранными глазами достаёшь ложку и хлебаешь без вкуса полутёплое варево.

С дороги, по которой навстречу тянутся эшелоны с ранеными, с дороги, на которой их провожают печальными, а порой заплаканными глазами женщины-солдатки, безнадёжно помахивают руками, а некоторые и осеняют крестом; с дороги, на которой валяются искорёженные вагоны, скрученные взрывом рельсы, и представить страшно, что же делается с людьми, с их живыми телами при такой вот силище разрыва; с дороги, на которой с тоской и ненавистью смотришь на ясное небо, потому как оно для тебя злр, потому как при таком-то безоблачном небе и жди самолётов. Но кончается эта железная дорога, и уже жалеешь о ней, потому что было тебе тепло, потому что не топал ты ногами, лежал лежмя на нарах, покуривая, и война была от тебя ещё ох как далеко.

И начинается дорога другая, где на плечах всё твоё нехитрое хозяйство, всё твоё довольно весомое оружие, дорога, по которой переть тебе пёхом, спотыкаясь и скользя на обледенелом просторе, дорога, на которой и покурить-то как следует невозможно, а только таясь, в рукав, а потому и без вкуса... Дорога, где ни одного приветного огонька, ни одной живой деревеньки, ни одного жителя не встречается. Только торчат закопчённые трубы да чёрные деревья с костлявыми, обожжёнными ветвями на тех местах по большаку, где были деревни... Дорога, на которой угрозно бухает где-то впереди фронт, раскатывается глухой гул недалёких боёв и зловеще краснеет небо у горизонта.

Но и этой дороге, как и всякой дороге на земле, приходит конец. Третью ночь тяжело бредёт батальон. Подламываются уже ноги, в головах туман от неспаных ночей, в теле тошнотная слабость от недохвата еды, но люди идут, подстёгиваемые жёсткими командами охрипших командиров. 

(По В.Кондратьеву.)