НЕПОБЕЖДЕННЫЙ
Мануэль Гарсиа поднялся по лестнице в контору дона Мигеля Ретаны. Он поставил свой чемодан на пол и постучал в дверь. Ответа не было. Но Мануэль, стоя в коридоре, чувствовал, что в комнате кто-то есть. Он чувствовал это через дверь.
— Ретана, — сказал он, прислушиваясь.
Ответа не было.
"А все-таки он здесь", — подумал Мануэль.
— Ретана, — повторил он и громче постучал в дверь.
— Кто там? — раздался голос из конторы.
— Это я, Маноло, — сказал Мануэль.
— А что нужно? — спросил голос.
— Мне нужна работа, — сказал Мануэль.
В двери что-то несколько раз щелкнуло, и она распахнулась. Мануэль вошел, захватив свой чемодан.
За столом в глубине комнаты сидел маленький человечек. Над его головой висело чучело бычьей головы, сделанное в мадридской мастерской; стены были увешаны фотографиями в рамках и афишами боя быков.
Маленький человечек сидел и смотрел на Мануэля.
— Я думал, ты убит, — сказал он.
Мануэль быстро постучал костяшками пальцев по столу. Маленький человечек сидел и смотрел на него через стол.
— Сколько у тебя выходов за этот год? — спросил Ретана.
— Один, — ответил Мануэль.
— Только тот один? — спросил маленький человечек.
— Только.
— Я читал об этом в газетах, — сказал Ретана. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Мануэля.
Мануэль поглядел на чучело быка. Он не раз видел его и раньше. Он питал к нему что-то похожее на родственные чувства. Лет девять назад бык убил его брата, того, что подавал надежды. Мануэль хорошо запомнил этот день. На дубовом щите, к которому была прикреплена бычья голова, поблескивала медная дощечка с надписью. Мануэль не мог прочесть ее, но он предполагал, что это в память о его брате. Что ж, он был славный мальчик.
На дощечке было написано: "Бык Марипоса, с ганадерии герцога Верагуа, вспоровший семь лошадей и убивший Антонио Гарсиа, новильеро, 27 апреля 1909 года".
Ретана заметил, что Мануэль смотрит на бычью голову.
— На воскресенье герцог прислал мне такую партию, что без скандала не обойдется, — сказал он. — Они все разбиты на ноги. Что говорят о них в кафе?
— Не знаю, — ответил Мануэль. — Я только что приехал.
— Да, — сказал Ретана. — У тебя и чемодан с собой. — Откинувшись на спинку стула, он смотрел на Мануэля через большой стол
— Садись, — сказал он. — Сними шляпу.
Мануэль сел, без шляпы лицо его стало совсем другим. Косичка матадора, пришпиленная на макушке, чтобы она держалась под шляпой, нелепо торчала над бледным лицом.
— Ты плохо выглядишь, — сказал Ретана.
— Я только что из больницы, — сказал Мануэль.
— Я слышал, будто тебе отняли ногу.
— Нет, — сказал Мануэль. — Обошлось.
Ретана наклонился вперед и пододвинул Мануэлю стоявший на столе деревянный ящичек с сигаретами.
— Бери, — сказал он.
— Спасибо.
Мануэль закурил
— А ты? — сказал он, протягивая Ретане зажженную спичку.
— Нет, — Ретана помахал рукой. — Не курю.
Ретана молча смотрел, как Мануэль курит.
— Почему ты не подыщешь себе какую-нибудь работу? — спросил Ретана
— Я не хочу какую-нибудь, — сказал Мануэль. — Я матадор.
— Нет больше матадоров, — сказал Ретана.
— Я матадор, — сказал Мануэль.
— Да, сидя у меня в конторе.
Мануэль засмеялся.
Ретана молча смотрел на Мануэля.
— Я могу выпустить тебя вечером, если хочешь, — предложил Ретана.
— Когда? — спросил Мануэль.
— Завтра.
— Не люблю быть заменой, — сказал Мануэль. Именно так все они погибают. Именно так погиб Сальвадор. Он постучал костяшками пальцев по столу.
— Больше у меня ничего нет, — сказал Ретана.
— Почему бы тебе не выпустить меня днем на будущей неделе? — спросил Мануэль.
— Сбора не сделаешь, — ответил Ретана. — Публика требует только Литри, Рубито и Ля Торре. Эти хорошо работают.
— Публика придет смотреть меня, — с надеждой сказал Мануэль.
— Нет, не придет. Тебя уже давно забыли.
— Я могу хорошо работать, — сказал Мануэль.
— Предлагаю тебе выступить завтра вечером после клоунады, — повторил Ретана. — Будешь работать с Эрнандесом и можешь убить двух новильо.
— Чьи новильо? — спросил Мануэль.
— Не знаю. Что найдется в коррале. Из тех, которых ветеринары не допустили к дневным боям.
— Не люблю быть заменой, — сказал Мануэль.
— Как хочешь, — сказал Ретана.
Он наклонился над бумагами. Разговор больше не интересовал его. Сочувствие, которое на минуту вызвал в нем Мануэль, напомнив о старых временах, уже исчезло. Он охотно заменит им Чавеса, потому что это обойдется дешево. Но и других можно иметь по дешевке. Все же он хотел бы помочь Мануэлю. Ну что ж, завтра он может выступить. Теперь его дело решать.
— А сколько ты мне заплатишь? — спросил Мануэль. Он все еще тешил себя мыслью, что откажется. Но он знал, что не может отказаться.
— Двести пятьдесят песет, — ответил Ретана. Он хотел дать пятьсот, но когда он разжал губы, они сказали двести пятьдесят.
— Виляльте ты платишь семь тысяч, — сказал Мануэль.
— Но ты не Виляльта, — ответил Ретана.
— Я знаю, — сказал Мануэль.
— Он делает сборы, Маноло, — объяснил Ретана.
— Конечно, — сказал Мануэль. Он встал. — Дай триста, Ретана.
— Хорошо, — согласился Ретана. Он достал из ящика стола листок бумаги.
— А можно мне пятьдесят получить сейчас? — спросил Мануэль.
— Пожалуйста, — сказал Ретана. Он вынул из бумажника кредитку в пятьдесят песет и, развернув ее, положил на стол.
Мануэль взял деньги и спрятал в карман.
— А куадрилья? — спросил он.
— Будут ребята, которые всегда работают у меня по вечерам. Они — ничего.
— А пикадоры?
— Пикадоры неважные, — признался Ретана.
— Мне нужен хоть один хороший пикадор, — сказал Мануэль.
— Найми его, — сказал Ретана. — Ступай и найми.
— Только не за те же деньги, — возразил Мануэль. — Не могу же я оплачивать пикадора из этих шестидесяти дуро.
Ретана ничего не ответил, только посмотрел через стол на Мануэля.
— Ты сам знаешь, что мне нужен хоть один хороший пикадор, — сказал Мануэль.
Ретана, не отвечая, смотрел на Мануэля словно откуда-то очень издалека.
— Так не годится, — сказал Мануэль.
Ретана все еще разглядывал его, откинувшись на спинку стула, разглядывал откуда-то издалека.
— У нас есть свои пикадоры, — сказал он.
— Знаю, — сказал Мануэль, — знаю я твоих пикадоров.
Ретана не улыбнулся. Мануэль понял, что дело кончено.
— Я хочу только равных шансов, — негромко сказал Мануэль. — Когда я выйду на арену, нужно, чтобы я мог подступиться к быку. Для этого довольно одного хорошего пикадора. — Он обращался к человеку, который уже не слушал его.
— Если тебе нужно что-нибудь сверх положенного, — сказал Ретана, — доставай сам. Будет работать наша куадрилья. Приводи своих пикадоров, сколько хочешь. Клоунада кончается в десять тридцать.
— Хорошо, — сказал Мануэль. — Если это твое последнее слово.
— Да, — сказал Ретана.
— До завтра, — сказал Мануэль.
— Я буду там, — сказал Ретана.
Мануэль поднял свой чемодан и вышел.
— Захлопни дверь! — крикнул Ретана.
Мануэль оглянулся. Ретана сидел, наклонившись над столом, и просматривал бумаги. Мануэль плотно притворил дверь, и замок щелкнул.
Он спустился по лестнице и вышел из подъезда на залитую солнцем улицу. Было очень жарко, и отблеск солнца на белых зданиях больно резанул глаза. Он пошел к Пуэрта-дель-Соль по теневой стороне крутой улицы. Тень была плотная и свежая, как проточная вода. Но когда он пересекал поперечные улицы, зной сразу охватывал его. Среди встречавшихся ему людей Мануэль не заметил ни одного знакомого лица.
Перед самой Пуэрта-дель-Соль он зашел в кафе.
В кафе было пустовато. Только немногие посетители сидели за столиками у стены. За одним из столиков четверо играли в карты. Остальные сидели, прислонившись к стене, и курили; перед ними стояли пустые рюмки и чашки из-под кофе. Мануэль прошел через длинный зал в маленькую заднюю комнату. В углу за столиком сидел человек и спал. Мануэль сел за один из столиков.
Вошел официант и остановился возле Мануэля.
— Вы не видели Сурито? — спросил его Мануэль.
— Он приходил утром, — ответил официант. — Теперь он раньше пяти не придет.
— Дайте мне кофе с молоком и рюмку коньяку, — сказал Мануэль.
Официант вернулся, неся поднос с большим стаканом для кофе и рюмкой. В левой руке он держал бутылку коньяку. Описав подносом дугу, он все сразу поставил на стол, а мальчик, который шел за ним, налил в стакан кофе и молока из двух блестящих кофейников с длинными ручками.
Мануэль снял шляпу, и официант увидел косичку, приколотую надо лбом. Наливая коньяк в рюмку, стоявшую возле стакана кофе, он подмигнул мальчику. Мальчик с любопытством посмотрел на бледное лицо Мануэля.
— Вы будете здесь выступать? — спросил официант, закупоривая бутылку.
— Да, — сказал Мануэль. — Завтра.
Официант медлил у столика, прижав дно бутылки к бедру.
— В клоунаде? — спросил он. Мальчик смутился и отвел глаза.
— Нет, после.
— А я думал, что будут Чавес и Эрнандес, — сказал официант.
— Нет. Я и еще один.
— Кто? Чавес или Эрнандес?
— Кажется, Эрнандес.
— А что случилось с Чавесом?
— Он ранен.
— Кто сказал?
— Ретана.
— Эй, Луис! — крикнул официант в соседнюю комнату. — Чавес ранен.
Мануэль снял обертку с порции сахара и бросил оба куска в стакан. Он помешал кофе и выпил его; кофе был сладкий, горячий и приятно согревал пустой желудок. Потом он выпил коньяк.
— Налейте еще рюмку, — сказал он официанту.
Официант вытащил пробку и налил полную рюмку, пролив коньяк на блюдце. К столику подошел еще один официант. Мальчик ушел.
— Что, Чавес тяжело ранен? — спросил Мануэля второй официант.
— Не знаю, — ответил Мануэль. — Ретана не сказал.
— Ему-то, конечно, наплевать, — вмешался высокий официант. Мануэль раньше не видел его. Он, вероятно, только что подошел.
— У нас так: если Ретана поддержит, твое счастье, — сказал высокий официант. — А если не поддержит, можешь пойти и пустить себе пулю в лоб.
— Верно, — поддакнул второй официант. — Совершенно верно.
— Еще бы не верно, — сказал высокий официант. — Я хорошо знаю, что это за птица.
— Смотрите, как он выдвинул Виляльту, — сказал первый официант.
— Да разве его одного, — сказал высокий официант. — A Mapсьяла Лаланду! А Насионаля!
— Верно, верно, — подтвердил маленький официант.
Они оживленно разговаривали возле столика Мануэля, а он молча смотрел на них. Он уже выпил вторую рюмку коньяку. О нем они забыли, — словно его здесь и не было.
— Это просто стадо верблюдов, — продолжал высокий официант. — Вы когда-нибудь видели Насионаля-второго?
— Я видел его в прошлое воскресенье, — ответил первый официант
— Настоящий жираф, — сказал маленький официант.
— Я же вам говорил, — сказал высокий официант. — Все это любимчики Ретаны.
— Послушайте, дайте мне еще рюмку, — сказал Мануэль. Пока они разговаривали, он перелил коньяк с блюдца в рюмку и выпил его.
Первый официант, не глядя на Мануэля, наполнил рюмку, и все трое, разговаривая, вышли из комнаты.
Человек в дальнем углу все еще спал, прислонившись головой к стене, слегка похрапывая при каждом вдохе.
Мануэль выпил коньяк. Его самого клонило ко сну. Выходить на улицу не стоит слишком жарко. Да и делать там нечего. Нужно повидать Сурито. Он вздремнет немного, пока тот не пришел. Мануэль толкнул ногой свой чемодан под столом, чтобы удостовериться, что он тут. Может быть, лучше поставить его под стул, к стене. Он нагнулся и подвинул чемодан. Потом положил голову на стол и заснул.
Когда он проснулся, кто-то сидел за столиком напротив него. Это был высокий, плотный мужчина с крупными чертами лица и смуглой, как у индейца, кожей. Он уже давно сидел здесь. Он махнул рукой официанту, чтобы тот не подходил, и теперь сидел и читал газету, время от времени взглядывая на Мануэля, который спал, положив голову на стол. Он читал с трудом, по складам, усиленно шевеля губами. Чтобы передохнуть, он отрывался от газеты и смотрел на спящего. Он неподвижно и грузно сидел против Мануэля, надвинув на лоб черную широкополую шляпу.
Мануэль выпрямился и посмотрел на него.
— Здравствуй, Сурито, — сказал он.
— Здравствуй, малыш, — сказал плотный мужчина.
— Я спал. — Мануэль потер лоб кулаком.
— Я видел, что ты спишь.
— Как дела?
— Хороши. А твои?
— Так себе.
Оба молчали. Пикадор Сурито смотрел на бледное лицо Мануэля. Мануэль смотрел на огромные руки пикадора, складывающие газету, прежде чем спрятать ее в карман.
— У меня к тебе просьба, Манос, — сказал Мануэль.
"Маносдурос" было прозвище Сурито. Каждый раз, как он слышал его, он вспоминал о своих огромных руках. Он смущенно положил их перед собой на стол.
— Давай выпьем, — сказал он.
— Давай, — сказал Мануэль.
Официант подошел, вышел и снова вошел. Уходя, он оглянулся на сидящих за столиком Мануэля и Сурито.
— В чем дело, Маноло? — Сурито поставил рюмку на стол.
— Ты не согласишься поработать со мной завтра вечером? — спросил Мануэль, смотря через стол на Сурито.
— Нет, — сказал Сурито. — Я больше не работаю.
Мануэль посмотрел на свою рюмку. Он ждал этого ответа: вот и дождался. Ну да, дождался.
— Не сердись, Маноло; но я больше не работаю. — Сурито посмотрел на свои руки.
— Ну что ж, — сказал Мануэль.
— Я слишком стар, — сказал Сурито.
— Я только спросил, — сказал Мануэль.
— Это завтра вечером?
— Да. Я подумал, что если у меня будет один хороший пикадор, я справлюсь.
— Сколько тебе платят?
— Триста песет.
— Так ведь я один получаю больше.
— Я знаю, — сказал Мануэль. — Я не имел никакого права просить тебя.
— Почему ты не бросишь этого дела? — сказал Сурито. — Почему ты не отрежешь свою колету, Маноло?
— Не знаю, — ответил Мануэль.
— Ты немногим моложе меня, — сказал Сурито.
— Не знаю, — сказал Мануэль. — Не могу бросить. Только бы шансы были равные, — больше мне ничего не нужно. Не могу не выступать, Манос.
— Нет, можешь.
— Нет, не могу. Я пробовал бросать.
— Я понимаю, что это трудно. Но так нельзя. Ты должен бросить раз и навсегда.
— Не могу я этого сделать. Да и последнее время я был в форме.
Сурито посмотрел на лицо Мануэля.
— Тебя свезли в больницу.
— Но до этого я был в блестящей форме.
Сурито ничего не ответил. Он перелил коньяк со своего блюдца в рюмку.
— В газетах писали, что такой работы еще не видывали, — сказал Мануэль.
Сурито молча посмотрел на него.
— Ты же знаешь, когда я в форме, я хорошо работаю, — сказал Мануэль.
— Ты слишком стар, — сказал пикадор.
— Нет, — сказал Мануэль. — Ты на десять лет старше меня.
— Я — другое дело.
— Вовсе я не слишком стар, — сказал Мануэль.
Они помолчали. Мануэль не спускал глаз с лица пикадора.
— Я был в форме, когда это случилось. Ты напрасно не пришел посмотреть на меня, Манос, — с упреком сказал Мануэль.
— Не хочу я на тебя смотреть, — сказал Сурито. — Я слишком волнуюсь.
— Ты не видел меня в последнее время.
— Зато раньше видел.
Сурито посмотрел на Мануэля, избегая его взгляда.
— Бросай это дело, Маноло.
— Не могу, — сказал Мануэль. — Я сейчас в форме, верно тебе говорю.
Сурито наклонился вперед, положив руки на стол.
— Слушай. Я поработаю завтра с тобой, но если ты провалишься, ты бросишь. Понял? Согласен?
— Согласен.
Сурито откинулся назад со вздохом облегчения.
— Пора бросить, — сказал он. — Нечего дурака валять. Пора отрезать колету.
— Не придется бросать, — сказал Мануэль. — Вот увидишь. Я могу хорошо работать.
Сурито встал. Спор утомил его.
— Пора бросить, — сказал он. — Я сам отрежу тебе колету.
— Нет, не отрежешь, — сказал Мануэль. — Не придется.
Сурито подозвал официанта.
— Пойдем, — сказал Сурито. — Пойдем ко мне.
Мануэль достал чемодан из-под стула. Он был счастлив. Сурито будет его пикадором. Нет на свете пикадора лучше Сурито. Теперь все просто.
— Пойдем ко мне, пообедаем, — сказал Сурито.
Мануэль стоял в патио де кавальос и ждал окончания клоунады. Сурито стоял рядом с ним. В конюшне было темно. Высокие ворота, ведущие на арену, были закрыты. Сверху донесся дружный смех, потом еще взрыв смеха. Потом наступила тишина. Мануэль любил запах конюшни. Хорошо пахло в темном патио. Опять с арены донесся хохот, потом аплодисменты, долго не смолкающие аплодисменты.
— Ты видел их когда-нибудь? — спросил Сурито, высокий, громоздкий в темноте рядом с Мануэлем.
— Нет, — ответил Мануэль.
— Очень смешно, — сказал Сурито. Он улыбнулся про себя в темноте.
Высокие, двустворчатые, плотно пригнанные ворота распахнулись, и Мануэль увидел арену в ярком свете дуговых фонарей и темный, уходящий вверх амфитеатр; по краю арены, раскланиваясь, бежали двое людей, одетых бродягами, а за ними следом, в ливрее с блестящими пуговицами, шел третий, подбирая шляпы и трости, брошенные на песок, и кидал их обратно в темноту.
В патио вспыхнул электрический свет.
— Я пойду подыщу себе конягу пока ты соберешь ребят, — сказал Сурито.
За ними послышалось звяканье упряжки мулов, которую выводили на арену, чтобы вывезти убитого быка.
Члены куадрильи, смотревшие клоунаду из прохода между барьером и первым рядом, вошли в патио и, болтая, остановились под фонарем. Красивый юноша в оранжевом с серебром костюме подошел к Мануэлю.
— Я Эрнандес, — сказал он, улыбаясь, и протянул руку.
Мануэль пожал ее.
— Сегодня нас ждут настоящие слоны, — весело сказал юноша.
— Да, крупные, и рога нешуточные, подтвердил Мануэль.
— Вам достались худшие, — сказал юноша.
— Не беда, — сказал Мануэль. — Чем крупнее бык, тем больше мяса для бедных.
— Кто это придумал? — ухмыльнулся Эрнандес.
— Это старинная поговорка, сказал Мануэль. Построй свою куадрилью, чтобы мне видеть, кто работает со мной
— У вас будут хорошие ребята, — сказал Эрнандес Он был очень весел. Он выступал в третий раз, и у него уже были поклонники в Мадриде. Он радовался, что через несколько минут начнется бой.
— А где пикадоры? — спросил Мануэль.
— Выбирают лошадей. Дерутся кому достанется самый резвый скакун, — ухмыльнулся Эрнандес.
Мулы под щелканье бичей и звон колокольчиков галопом проскочили в ворота, мертвый бычок взрыл борозду в песке
Как только провезли быка, все выстроились для выхода.
Впереди стояли Мануэль и Эрнандес. За ними — члены их куадрилий, перекинув через руку тяжелые плащи. Позади всех — четыре пикадора верхами, стальные наконечники отвесно поднятых копий поблескивали в полумраке конюшни.
— Почему это Ретана скупится на освещение, лошадей не разглядишь, — сказал один из пикадоров.
— Он знает, что мало радости разглядывать его кляч, — ответил другой пикадор.
— Эта дохлятина подо мной едва на ногах держится, — сказал первый пикадор.
— Какие ни на есть, а лошади.
— Лошади-то они лошади.
Они болтали в темноте сидя на своих тощих лошадях.
Сурито молчал. У него была единственная надежная лошадь. Он успел испытать ее в загоне, она слушалась повода и шпор. Он снял повязку с ее правого глаза и перерезал веревки, которыми ее уши были плотно притянуты к голове. Это была хорошая, крепкая лошадь, крепко стоявшая на ногах. Больше ему ничего не нужно. Он непременно удержится на ней до конца боя. Сидя в высоком стеганом седле под тусклым фонарем, дожидаясь выхода на арену, он мысленно проделал весь бой. Другие пикадоры, справа и слева от него, продолжали болтать. Он не слышал их.
Оба матадора стояли рядом впереди своих куадрилий, одинаково подхватив плащи левой рукой. Мануэль думал о трех юношах позади него. Все трое были мадридцы, как Эрнандес, лет по девятнадцати. Один из них, цыган, спокойный, сдержанный, смуглолицый, понравился Мануэлю. Он обернулся.
— Как тебя зовут? — спросил он цыгана.
— Фуентес, — ответил цыган.
— Хорошее имя, — сказал Мануэль.
Цыган улыбнулся, показывая белые зубы.
— Когда бык выйдет, перехвати его и погоняй немножко, — сказал Мануэль.
— Хорошо, — сказал цыган. Лицо его стало серьезным. Он начал думать о том, что будет делать на арене.
— Начинают, — сказал Мануэль Эрнандесу.
— Ну что ж, идем.
Подняв голову, покачиваясь в такт музыке, размахивая правой свободной рукой, они вышли на арену, ступая по желтому песку под дуговыми фонарями; за ними двинулись куадрильи, позади — пикадоры верхами, а после всех — служители и позвякивающая упряжка мулов. Толпа аплодировала Эрнандесу, когда они шли через арену. Они выступали горделиво, покачиваясь в такт музыке, глядя прямо перед собой.
Они поклонились президенту, и шествие распалось на составные части. Матадоры подошли к барьеру и сменили тяжелые мантии на легкие боевые плащи. Мулов увели с арены. Пикадоры на коротком галопе объехали вокруг арены, и двое из них ускакали обратно в ворота. Служители разровняли песок.
Мануэль выпил стакан воды, поданный ему одним из подручных Ретаны, который должен был прислуживать Мануэлю и подавать ему шпаги.
Эрнандес, поговорив со своим служителем, подошел к Мануэлю
— Тебя хорошо встретили, мальчик, — сказал ему Мануэль.
— Меня любят, — радостно улыбнулся Эрнандес.
— Как прошел выход? — спросил Мануэль подручного Ретаны.
— Как свадебный поезд, — ответил тот. — Блестяще. Вы оба вышли, что твои Хоселито и Бельмонте.
Сурито проскакал мимо них, точно грузная конная статуя. Он повернул лошадь мордой к корралю, откуда должен был появиться бык. Странно выглядит арена в свете дуговых фонарей. Он привык работать на жарком дневном солнце, за большие деньги. Эта канитель при фонарях ему не нравилась. Уж начинали бы поскорей.
Мануэль подошел к нему.
— Валяй, Манос, сказал он. — Урезонь его, чтобы был как раз по мне.
— Я его урезоню, малыш. — Сурито сплюнул в песок. — Он у меня попрыгает.
— Нажимай на него, Манос, — сказал Мануэль.
— Уж я нажму, — сказал Сурито. — Чего мы ждем?
— Вот он идет, — сказал Мануэль.
Сурито сидел в седле, крепко упираясь ногами в стремена, крепко сжимая могучими ляжками в кожаных набедренниках бока лошади, держа в левой руке поводья, в правой — длинное копье, низко надвинув на глаза широкополую шляпу для защиты от света, и не отрываясь смотрел на далекую дверь корраля. Уши коня дрогнули. Сурито огладил его левой рукой.
Красная дверь корраля распахнулась, и несколько секунд Сурито видел далекий пустой проход по ту сторону арены. Потом бык выбежал из прохода на свет дуговых фонарей, заскользил, тормозя всеми четырьмя нотами, и, радуясь свободе после темного загона, пошел галопом — мягким, частым галопом, беззвучным, если бы не всхрапывание широко раздутых ноздрей.
В первом ряду, положив блокнот на бетонные перила и наклонившись вперед, заштатный репортер "Эль Эральдо" со скучающим видом небрежно записывал: "Бык Негро, черной масти, номер 42, очень воинственно настроенный, выбежал со скоростью 90 миль в час…"
Мануэль, который следил за быком, облокотившись на барьер, махнул рукой, и цыган выбежал вперед, волоча за собой плащ. Бык на всем скаку повернул и кинулся на плащ, опустив голову и задрав хвост. Цыган двигался зигзагами, и когда бык увидел его, то забыл про плащ и кинулся на человека. Цыган подбежал к красному барьеру и перепрыгнул через него, и бык ударил рогами в деревянные доски. Он дважды стукнул рогами о барьер, вслепую бодая дерево.
Репортер "Эль Эральдо" закурил сигарету, бросил спичкой в быка и записал в свой блокнот: "…крупный, рога основательные, способные удовлетворить даже платных посетителей. Негро обнаружил явное желание вторгнуться на территорию матадоров".
Когда бык ударил рогами в барьер, Мануэль вышел вперед на утоптанный песок. Уголком глаза он видел Сурито на белой лошади у самого барьера, слева от себя, на расстоянии четверти круга. Мануэль держал плащ близко перед собой, сжимая складки обеими руками, и кричал быку "Ю-у! Ю-у!". Бык повернулся и, словно оттолкнувшись от барьера, кинулся на плащ; Мануэль шагнул в сторону и обвел быка вокруг себя, размахивая плащом перед самыми рогами. Когда плащ описал круг, Мануэль снова стоял против быка, держа плащ почти вплотную у груди, а когда бык вторично кинулся, снова сделал полный поворот. При каждом повороте толпа одобрительно кричала.
Четыре раза он повертывался вместе с быком, поднимая плащ, вздувавшийся парусом, и каждый раз заставлял быка снова кинуться. После пятого поворота он прижал плащ к бедру и стремительно перевернулся, так что плащ закружился вихрем, как пачка балерины, и бык, словно на привязи, обежал вокруг него; потом Мануэль отступил, оставив быка лицом к лицу с Сурито на белой лошади, крепко упершейся ногами в песок; лошадь смотрела на быка, уши ее выставились вперед, губы дергались; Сурито, надвинув шляпу на глаза, подался вперед, из-под согнутого локтя полуопущенной правой руки под острым углом торчало длинное копье, обращенное стальным наконечником к быку.
Репортер "Эль Эральдо", затягиваясь сигаретой, следя глазами за быком, писал: "Маститый Маноло, исполнив серию вполне приемлемых вероник и продемонстрировав рекорте в стиле Бельмонте, заслужил аплодисменты знатоков, после чего мы перенеслись в поле деятельности кавалерии".
Сурито сидел в седле, измеряя взглядом расстояние между быком и наконечником копья. Бык подобрался и кинулся, устремив глаза на грудь лошади. Когда он опустил голову, готовясь к удару, Сурито вонзил острие копья во вздувшийся бугор мышц между лопатками быка, налег всей тяжестью на древко, поднял левой рукой белую лошадь на дыбы и перебросил ее направо, протолкнув быка под брюхом лошади, так что рога не задели ее, и лошадь стала на передние ноги, дрожа всем телом, а бык, хлестнув лошадь хвостом по груди, кинулся на плащ, протянутый ему Эрнандесом.
Эрнандес побежал боком, уводя быка своим плащом в сторону второго пикадора. Он взмахом плаща остановил быка прямо против всадника и отступил. Увидев лошадь, бык бросился на нее. Копье пикадора скользнуло по спине быка, и когда бык вскинул лошадь на рога, пикадор, уже наполовину вылетевший из седла, выпростал правую ногу и стал валиться влево, чтобы заслониться лошадью от быка. Лошадь, поднятая на рога и вспоротая, грохнулась оземь, и бык продолжал бодать ее, а пикадор, оттолкнувшись ногами в сапогах от лошади, лежал неподвижно, дожидаясь, когда его поднимут, унесут подальше и помогут ему встать.
Мануэль не мешал быку бодать упавшую лошадь; спешить было некуда, пикадору ничего не грозило; а кроме того, пусть поволнуется, такому пикадору это полезно. В следующий раз будет дольше держаться. Уж и пикадоры! Он посмотрел на Сурито, который, собрав лошадь, ждал в двух шагах от барьера.
— Ю-у! Томар! — крикнул Мануэль, чтобы привлечь внимание быка, и протянул ему плащ, который держал обеими руками. Бык оставил лошадь и кинулся за плащом, и Мануэль побежал в сторону, широко развернув плащ, потом остановился и крутым поворотом поставил быка мордой к Сурито.
"Негро пришлось заплатить за смерть Росинанта несколькими вара, причем Эрнандес и Маноло показали искусные китэ, — писал репортер "Эль Эральдо". — Он увернулся от стального острия и со всей очевидностью дал понять, что он не большой любитель лошадей. Маститый пикадор Сурито еще раз показал свое уменье владеть копьем, проделав, в частности, искусное суэртэ…"
— Олэ! Олэ! — закричал мужчина, сидевший рядом с ним. Крик потонул в реве толпы, и мужчина хлопнул репортера по спине. Тот поднял глаза от блокнота и увидел, что Сурито, как раз под ним, стоя в стременах, перегнулся через голову лошади и вонзил копье в загривок быка; копье торчало во всю длину под острым углом у него из-под мышки, — он держал его почти за наконечник, — и, навалившись всей своей тяжестью, Сурито удерживал быка, и бык рвался кинуться на лошадь, а Сурито, перегнувшись далеко вперед, удерживал его, удерживал и медленно отводил лошадь в сторону, пока она не оказалась в безопасности. Как только лошадь миновала рога, Сурито ослабил нажим, и, когда бык рванулся, треугольное острие копья вспороло бугор мышц между его лопаток; бык, очутившись перед плащом Эрнандеса, кинулся на плащ, и юноша увел его на середину арены.
Сурито, оглаживая свою лошадь, смотрел, как бык кидается за плащом, которым Эрнандес размахивал перед его мордой в ярком свете фонарей под крики толпы.
— Ты видел? — спросил Сурито, обращаясь к Мануэлю.
— Замечательно, — ответил Мануэль.
— Досталось ему от меня, — сказал Сурито. — Посмотри на него.
Кидаясь на плащ, взметнувшийся у самой его морды, бык вдруг упал на колени. Он сразу вскочил на ноги, но Мануэль и Сурито через всю арену увидели струю крови, гладкую и блестящую, на черной лопатке быка.
— Досталось ему от меня, — повторил Сурито.
— Хороший бык, — сказал Мануэль.
— Еще один раз, и я убил бы его.
— Сейчас начнется третий тур, — сказал Мануэль.
— Посмотри на него, — повторил Сурито.
— Мне пора, — сказал Мануэль и побежал в другой конец арены, где появился еще один пикадор; служители, держа лошадь под уздцы и колотя ее палками по ногам, старались подтащить ее к быку, а бык стоял, опустив голову, нерешительно перебирая копытами.
Сурито пустил свою лошадь шагом и, подъехав поближе, хмурясь, следил за ходом боя.
Наконец бык кинулся, служители бросились бежать к барьеру, пикадор промахнулся, и бык, поддев рогами брюхо лошади, забросил ее себе на спину.
Сурито наблюдал, не упуская ни одной подробности: вот подбежали служители в красных куртках и оттащили пикадора. Пикадор уже на ногах, чертыхается, размахивает руками. Мануэль и Эрнандес держат наготове плащи. А бык, огромный черный бык стоит с лошадью на спине — копыта болтаются, уздечка зацепилась за рога. Черный бык с лошадью на спине шатается на коротких ногах, то вскидывает голову, то опускает ее, стараясь сбросить с себя лошадь; наконец лошадь сброшена, и бык кинулся на плащ, который Мануэль развернул перед его мордой.
Мануэль чувствовал, что бык стал медлительнее. Он терял много крови. По всему боку поблескивала кровь.
Мануэль снова подставил быку плащ. Сейчас кинется, — свирепый, глаза вытаращены, следит за плащом. Мануэль отступил в сторону и, подняв руки, растянул плащ перед мордой быка, готовясь сделать веронику.
Теперь он опять стоял против быка. Да, голова слегка опустилась. Он держит ее ниже. Это все Сурито.
Мануэль взмахнул плащом; сейчас кинется; он ступил в сторону и сделал еще одну веронику. Как страшно наставил рог, думал Мануэль. С него хватит, теперь он начеку. Теперь он подстерегает. Не спускает с меня глаз. Но я каждый раз подставляю ему плащ.
Он тряхнул плащом перед мордой быка; сейчас кинется; Мануэль ступил в сторону и повернулся на месте. Слишком близко получилось. Нельзя работать так близко к нему.
Край плаща был мокрый от крови там, где он скользнул по спине быка.
Ну ничего, еще один раз, последний.
Мануэль, лицом к быку, в пятый раз протянул ему плащ. Бык смотрел на него. Неподвижным взглядом, выставив рога, бык смотрел на него, подстерегая.
— Ю-у! — крикнул Мануэль. — Торо! — и, отклонившись назад, взмахнул плащом. Сейчас кинется. Он ступил назад, снова махнул плащом и перевернулся, и бык обежал вокруг него, следуя за плащом, а потом остался ни с чем, застыв на месте, словно завороженный. Мануэль, собрав плащ в правую руку, помахал им перед мордой быка, чтобы показать, что бык оцепенел, и пошел прочь.
Аплодисментов не было.
Мануэль пошел по песку к барьеру, а тем временем Сурито уехал с арены. Пока Мануэль работал с быком, рожок протрубил сигнал к выходу бандерильеро. Сигнал лишь смутно дошел до его сознания. Служители накрывали брезентом двух убитых лошадей и посыпали песок вокруг них опилками.
Мануэль подошел к барьеру выпить воды. Служитель протянул ему тяжелый пористый кувшин.
Фуентес, высокий цыган, стоял наготове, держа в руках пару бандерилий, сложив вместе тонкие красные палочки крючками вперед. Он посмотрел на Мануэля.
— Ступай, — сказал Мануэль.
Цыган выбежал на арену. Мануэль, отставив кувшин, вытирал лицо носовым платком и смотрел на цыгана.
Репортер "Эль Эральдо" нагнулся за бутылкой теплого шампанского, которая стояла у него между ног, отхлебнул и закончил абзац:
"…престарелому Маноло не удалось вызвать аплодисментов серией трафаретных трюков с плащом, после чего начался следующий номер программы".
Бык все еще стоял не двигаясь посреди пустой арены. Фуентес, высокий, прямой, уверенно подходил к быку, раскинув руки, в каждой руке по тонкой красной палочке, держа их кончиками пальцев, выставив острия вперед. Фуентес подходил все ближе, а позади него, немного в стороне, шел другой член куадрильи с плащом. Бык посмотрел на Фуентеса и вышел из оцепенения.
Его глаза впились в остановившегося перед ним цыгана. Тот откинулся назад, и что-то крикнул быку. Потом покрутил бандерильями, и блеск стальных наконечников привлек взгляд быка.
Задрав хвост, бык рванулся вперед.
Он бросился прямо на Фуентеса, не спуская с него глаз. Фуентес стоял неподвижно, откинувшись назад, выставив бандерильи. Когда бык опустил голову для удара, Фуентес еще больше откинулся назад, руки его сошлись над головой, бандерильи опустились под прямым углом, и, подавшись вперед, Фуентес вонзил их в лопатку быка; далеко подавшись вперед над рогами и опираясь на отвесно торчавшие палочки, плотно сдвинув ноги, он пропустил быка мимо себя, слегка отклонившись в сторону.
— Олэ! — закричала толпа.
Бык неистово бодался, высоко подпрыгивая, точно выскакивающая из воды форель. Красные рукоятки бандерилий качались при каждом прыжке.
Мануэль со своего места у барьера заметил, что бык, бодаясь, выставляет вперед правый рог.
— Скажи ему, чтобы следующий раз колол справа, — сказал он одному из юношей, когда тот побежал к Фуентесу с новой парой бандерилий.
Тяжелая рука опустилась на плечо Мануэля.
— Ну как, малыш? — спросил Сурито.
Мануэль молча следил за быком.
Сурито облокотился на барьер и налег на него всей своей тяжестью. Мануэль повернулся к нему.
— Ты сегодня в форме, — сказал Сурито.
Мануэль покачал головой. Ему нечего было делать до следующего тура. Цыган хорошо работал бандерильями. Бык будет хорошо подготовлен к следующему туру. Хороший бык. Все, что было до сих пор, — это пустяки. Самый конец, удар шпагой, вот что решит дело. Не то чтобы он очень волновался. Он даже не думал об этом. Но у него было дурное предчувствие. Он стоял у барьера и смотрел на быка, готовясь к следующему туру, обдумывая, как он будет работать с мулетой, утомит быка, сделает его податливым.
Цыган снова шел навстречу быку, шел, вытягивая носки, горделиво, как танцор по бальному залу; красные палочки бандерилий покачивались в такт его шагам. Бык — теперь он не был в оцепенении, — следил за ним, подстерегая его, но ждал, пока он подойдет поближе, чтобы наверняка достать его, всадить в него рога.
Когда Фуентес подошел почти вплотную, бык кинулся на него. Как только бык опустил голову, Фуентес, пятясь, отбежал назад, потом остановился, подался вперед, вытянув руки, поднявшись на носки, и в ту самую секунду, когда рога миновали его, всадил бандерильи в тугой бугор мышц между лопаток быка.
Толпа бешено аплодировала.
— Недолго этот мальчик будет выступать по вечерам, — сказал подручный Ретаны, обращаясь к Сурито.
— Хорошо работает, — сказал Сурито.
— Смотрите, смотрите!
Все трое следили за цыганом.
Фуентес стоял на арене спиной к барьеру. Позади него, по эту сторону барьера, стояли двое из куадрильи, держа наготове плащи, чтобы отвлечь внимание быка.
Бык, высунув язык, тяжело поводя боками, следил за цыганом. Теперь попался, думал бык. Стоит вплотную к красным доскам, на расстоянии короткого прыжка. Бык неотступно следил за ним.
Цыган откинулся, отвел руки назад, держа бандерильи крючками вперед. Он позвал быка, топнул ногой. Бык медлил, выжидая. Он хотел бить наверняка. Хватит с него колючек.
Фуентес подошел ближе к быку. Откинулся назад. Снова позвал быка. Кто-то в толпе предостерегающе крикнул.
— Черт, слишком близко, — сказал Сурито.
— Смотрите, смотрите, — сказал подручный Ретаны.
Откинувшись назад, Фуентес повертел бандерильями, поддразнивая быка, потом высоко подпрыгнул на месте. Как только цыган подпрыгнул, бык, задрав хвост, кинулся на него. Фуентес плавно опустился на носки и, вытянув руки, подавшись вперед всем телом, вонзил бандерильи под прямым углом, ловко уклонившись от правого рога.
Хлопающие по доскам плащи отвлекли внимание быка, и он с размаху всадил рога в барьер.
Цыган под громкие аплодисменты толпы побежал вдоль барьера. Куртка на нем была разодрана — бык задел ее кончиком рога. Фуентес радостно улыбался, показывая прореху зрителям. Он обошел арену кругом. Когда он проходил мимо Сурито, сияя улыбкой, указывая на свою куртку, Сурито улыбнулся.
Последнюю пару бандерилий втыкал кто-то другой. Никто не обращал на него внимания.
Служитель Мануэля всунул палку в красную ткань мулеты, сложил ее и передал через барьер Мануэлю. Потом открыл кожаный футляр, достал шпагу и, не вынимая из ножен, протянул Мануэлю. Мануэль вытащил клинок за красную рукоятку, и ножны, обвиснув, упали.
Он посмотрел на Сурито. Старый пикадор увидел, что Мануэль весь в поту.
— Теперь он от тебя не уйдет, малыш, — сказал Сурито. Мануэль кивнул.
— Он хорошо подготовлен, — сказал Сурито.
— Как раз как надо, — подтвердил служитель.
Мануэль кивнул.
Трубач наверху, под самой крышей, протрубил сигнал к последнему туру, и Мануэль пошел через арену туда, где в одной из темных лож должен был сидеть президент.
В первом ряду заштатный репортер "Эль Эральдо" отпил большой глоток теплого шампанского. Он решил, что не стоит подробно записывать все перипетии боя, он напишет отчет, когда придет в редакцию. Чего ради, в самом деле? Всего-то вечерний бой. Если он что-нибудь пропустит, можно посмотреть в утренних газетах. Он еще раз отхлебнул шампанского. У него свиданье у «Максима» в двенадцать. Да и кто такие, в сущности, эти матадоры? Мальчишки и лодыри. Просто-напросто лодыри. Он спрятал блокнот и посмотрел на Мануэля, который очень одиноко стоял у края арены и размахивал шляпой в знак приветствия в сторону одной из невидимых лож темного амфитеатра. Посреди арены спокойно стоял бык, уставясь в пространство.
— Я посвящаю этого быка вам, сеньор, и мадридской публике, самой просвещенной и самой великодушной во всем мире, — сказал Мануэль. Это была общепринятая формула. Он сказал ее всю. Он мог бы несколько сократить ее для вечернего боя.
Он отвесил поклон в темноту, выпрямился, бросил шляпу через плечо и, держа мулету в левой, а шпагу в правой руке, направился к быку.
Мануэль подходил к быку. Бык смотрел на него; глаза его бегали. Мануэль отметил, что бандерильи свисают с левой лопатки и что из раны от копья Сурито все еще течет блестящая струйка крови. Он отметил, как поставлены ноги быка. Подвигаясь вперед, с мулетой в левой руке и шпагой в правой, он следил за ногами быка. Бык не может кинуться, пока не сдвинет все четыре ноги. Теперь он стоял спокойно, расставив ноги.
Мануэль подходил к быку, следя за его ногами. Все хорошо. Он справится. Нужно заставить быка опустить голову, чтобы можно было перегнуться через рога и убить его. Он не думал о том, как вонзит шпагу, как убьет быка. Он думал только о том, что нужно делать сейчас. Предстоящий бой все же угнетал его. Подвигаясь вперед, следя за ногами быка, он видел и его глаза, влажную морду и широкий разворот выставленных вперед рогов. Вокруг глаз быка были светлые круги. Бык следил глазами за Мануэлем. Он чувствовал, что доберется до этого маленького, с белым лицом.
Мануэль остановился против быка. Втыкая острие шпаги в мулету, перекладывая шпагу в левую руку и натягивая красную ткань, как кливер, он в то же время видел концы рогов; один рог раскололся, когда бык ударил в барьер. Другой был острый, как игла дикобраза. Натягивая мулету, Мануэль заметил красное пятно на белом основании рога. Отмечая все это, он не терял из виду ноги быка. Бык в упор смотрел на Мануэля.
Выжидает, подумал Мануэль. Бережет силы. Нужно вывести его из неподвижности, заставить опустить голову. Главное — заставить опустить голову. Сурито заставил его опустить голову, но он опять поднял ее. Когда я начну гонять его, кровь пойдет из раны, тогда голова опустится.
Держа перед собой мулету, натягивая ее шпагой, Мануэль позвал быка.
Бык смотрел на него.
Мануэль вызывающе откинулся назад и взмахнул туго натянутой мулетой.
Бык увидел мулету. Она была ярко-пунцовая под дуговыми фонарями. Ноги быка сдвинулись.
Вот сейчас. У-ух! Когда бык кинулся, Мануэль, отклонившись в сторону, поднял мулету, так что она прошла над рогами быка и скользнула по его широкой спине от головы до хвоста. Бык боднул только воздух. Мануэль не двинулся с места.
Пройдя под мулетой, бык повернулся, как кошка, огибающая угол, и стал против Мануэля.
Бык готовился к новой атаке. Его грузная неподвижность исчезла. Мануэль заметил свежую кровь, каплями стекавшую по ноге с черной лопатки. Он вытащил шпагу из мулеты и взял ее в правую руку. Держа мулету в опущенной левой руке, отклонившись влево, он позвал быка. Бык подобрался, не спуская глаз с мулеты. Вот сейчас, подумал Мануэль. У-ух!
Бык кинулся. Мануэль отклонился вправо и, плотно сдвинув ноги, провел мулетой над головой быка, описав корпусом кривую, повторенную шпагой, ярко сверкнувшей под дуговыми фонарями.
Когда паса натурале кончилась, бык снова кинулся, и Мануэль поднял мулету, делая паса де печо. Он стоял неподвижно, а бык вплотную прошел мимо него под поднятой мулетой. Мануэль откинул голову, уклоняясь от гремящих рукояток бандерилий. Горячее черное тело быка коснулось его груди.
Черт, слишком близко, подумал Мануэль. Сурито, перегнувшись через барьер, торопливо сказал что-то цыгану, и тот, подхватив плащ, побежал к Мануэлю. Сурито, низко нахлобучив шляпу, смотрел через арену на Мануэля.
Мануэль снова стоял против быка, держа мулету в опущенной левой руке. Бык, нагнув голову, следил глазами за мулетой.
— Если бы это делал Бельмонте, они бесились бы от восторга, — сказал подручный Ретаны.
Сурито ничего не ответил. Он молча следил за Мануэлем, стоявшим в середине арены.
— Где это хозяин откопал его? — спросил подручный Ретаны.
— В больнице, — сказал Сурито.
— Скоро опять туда попадет, — сказал подручный Ретаны.
Сурито повернулся к нему.
— Постучи о дерево, — сказал он, показав на барьер.
— Я же в шутку.
— Постучи о дерево.
Подручный Ретаны наклонился и три раза постучал о барьер.
— Смотри, — сказал Сурито.
В середине арены, под дуговыми фонарями, Мануэль стоял против быка, опустившись на одно колено; он поднял мулету обеими руками, и бык кинулся, задрав хвост.
Мануэль уклонился от рогов и, когда бык снова кинулся, описал мулетой полукруг, и бык упал на колени.
— Да он просто блестящий матадор, — сказал подручный Ретаны.
— Нет, — сказал Сурито.
Мануэль встал, держа мулету в левой, а шпагу в правой руке, и поблагодарил за аплодисменты, донесшиеся из темного амфитеатра.
Бык поднялся на ноги и ждал, низко опустив голову.
Сурито что-то сказал двум другим юношам из куадрильи, они выбежали на середину арены и стали с плащами позади Мануэля. Теперь позади него стояло четверо. Эрнандес следовал за Мануэлем с тех пор, как тот вышел с мулетой. Фуентес, высокий, стройный, стоял, прижав плащ к груди, рассеянным взглядом наблюдая бой. Когда подбежали еще двое, Эрнандес указал им места — одному справа, другому слева. Мануэль один стоял впереди против быка.
Мануэль знаком велел юношам отойти подальше. Медленно отступая, они видели, что лицо его бледно и покрыто потом.
Не понимают они, что ли, что нужно отойти подальше? Нельзя же дразнить плащами быка, когда он уже застыл на месте и готов! Лучше уж не мешали бы, и так нелегко.
Бык стоял неподвижно, расставив ноги, и смотрел на мулету. Мануэль свернул мулету левой рукой. Глаза быка следили за ней. Голова была опущена, но недостаточно низко.
Мануэль подразнил его мулетой. Бык не двинулся. Только глаза следили за ней.
Свинцом налился, подумал Мануэль. Ноги квадратом. Готов. Самое время.
Он мыслил привычными понятиями своего ремесла. Иногда соответствующий термин не сразу приходил на ум, и тогда мысль не складывалась. Его чутье и опыт работали автоматически, а мозг работал медленно, подыскивая слова. Он знал все о быках. Ему не надо было ни о чем думать. Он просто делал то, что от него требовалось. Его глаза все видели, а тело проделывало нужные движения без помощи мысли. Если бы он стал думать, он бы погиб.
И сейчас, стоя против быка, он сознавал многое одновременно. Вот рога, один расщепленный, другой ровный и острый, нужно стать на линию левого рога, опустить мулету, чтобы бык последовал за ней, сделать короткий и прямой выпад и, нагнувшись над рогами, всадить шпагу по рукоятку в кружок величиной в пятипесовую монету между лопатками быка, почти у самого загривка. Он должен все это сделать и выпрямиться, увернувшись от рогов. Он знал, что должен все это сделать, но думал только одно: "Corto у derecho".
Коротко и прямо, думал он, сворачивая мулету. Коротко и прямо — вытаскивая шпагу из мулеты. Он стал против расщепленного левого рога, перебросил мулету так, что она образовала крест со шпагой, которую он держал на уровне глаз в правой руке, и, поднявшись на носки, нацелился клинком на самую высокую точку между лопатками быка.
Коротко и прямо он бросился на быка.
Толчок — и он почувствовал, что взлетает на воздух. Он нажал на рукоятку, когда его подняло и подбросило, и шпага выскочила у него из рук. Он упал ничком, а бык подбирался к нему, и Мануэль, лежа на земле, отталкивал морду быка ногами в туфлях. Еще и еще, а бык добирался до него, от нетерпения вслепую тыча рогами, толкая его головой, вгоняя рога в песок. Отталкивая быка ногами, словно жонглер, подбрасывающий мяч, Мануэль не давал ему подойти вплотную.
Мануэль почувствовал ветерок, — взметнулись плащи, отвлекающие быка, и потом бык исчез, одним прыжком перескочив через Мануэля. Стало темно, когда бык прошел над ним. Даже не задел.
Мануэль встал и поднял мулету. Фуентес подал ему шпагу. Она согнулась, когда наскочила на лопатку. Мануэль выправил ее о колено и побежал к быку, который стоял возле одной из убитых лошадей. Куртка Мануэля разлетелась под мышкой, там, где она зацепилась за рог.
— Уведи его отсюда! — крикнул Мануэль цыгану. Бык почуял кровь убитой лошади и всадил рога в брезент. Когда он кинулся на плащ Фуентеса, с расщепленного рога свисал брезент, и в публике раздался смех. Бык яростно мотал головой, стараясь сбросить брезент. Эрнандес, забежав сзади, схватил брезент за край и ловко сдернул его с рога
Бык повернул было за брезентом, но вдруг остановился. Он опять занял оборонительную позицию. Мануэль шел к быку с мулетой и шпагой. Подойдя вплотную, он взмахнул мулетой. Бык не двинулся.
Мануэль стал боком к нему, нацеливаясь острием шпаги. Бык был недвижим, точно мертвый, и явно не способен к нападению.
Мануэль поднялся на носки, нацелился стальным острием и кинулся на быка.
Снова толчок. Мануэля отбросило назад, и он с силой ударился о песок. На этот раз нельзя было отбиваться ногами, — бык стоял прямо над ним. Мануэль лежал не шевелясь, положив голову на руки, и бык толкал его рогами. Толкал в спину, в прижатое к песку лицо. Мануэль почувствовал, как рог вошел в песок между его скрещенными руками. Бык, ударил его в поясницу. Лицо Мануэля вдавилось в песок. Бык зацепил рогом рукав куртки и оторвал его напрочь. Захлопали плащи, и бык, оставив Мануэля, последовал за ними.
Мануэль поднялся на ноги, подобрал мулету и шпагу. Потом провел большим пальцем по острию и побежал к барьеру за новой шпагой.
Служитель передал ему шпагу через барьер.
— Вытрите лицо, — сказал он.
Мануэль, снова подбегая к быку, вытер кровь с лица носовым платком. Он не видел Сурито. Где же Сурито?
Куадрилья отступила от быка, держа плащи наготове. Бык, утомленный нападением, уже снова стоял неподвижно и грузно.
Мануэль пошел к нему, держа мулету в левой руке. Он остановился и взмахнул ею. Бык не двинулся. Мануэль провел мулетой справа налево, слева направо перед мордой быка. Глаза быка следили за мулетой, поворачиваясь при каждом взмахе, но он не кидался. Он ждал Мануэля.
Мануэль волновался. Ничего нельзя сделать, надо ударить. Коротко и прямо. Он подошел близко к быку, скрестил шпагу с мулетой и кинулся. Вонзая шпагу, он перебросил корпус влево, чтобы избежать острого рога. Бык проскочил мимо него, шпага взлетела вверх, сверкнув под дуговыми фонарями, и упала, красной рукояткой вперед, на песок.
Мануэль подбежал и поднял ее. Она согнулась, и он выпрямил ее о колено.
Когда он бежал к быку, который снова застыл на месте, он поравнялся с Эрнандесом, державшим плащ наготове.
— Он из одних костей, — сочувственно сказал Эрнандес.
Мануэль кивнул. Он вытер лицо и спрятал запачканный кровью платок в карман.
Вот он стоит. У самого барьера. Проклятый! Может быть, у него в самом деле одни кости? Может быть, на нем нет ни одного местечка, куда может войти шпага? Черта с два, нет! Он им покажет, что есть.
Мануэль протянул быку мулету, но бык не двинулся. Потом помахал мулетой перед мордой быка. Все напрасно.
Он сложил мулету, вытащил шпагу, стал боком и бросился на быка. Вонзив шпагу, он изо всей силы нажал на рукоять, шпага согнулась, потом высоко подпрыгнула и, перевернувшись в воздухе, упала в толпу. Когда шпага выскочила у него из рук, Мануэль успел увернуться от рогов.
Первые подушки, полетевшие на арену из темноты, не задели его. Потом подушка попала ему в лицо, в окровавленное лицо, обращенное к толпе. Они быстро летели одна за другой. Падали на песок. Кто-то в первом ряду бросил в него пустой бутылкой из-под шампанского. Она ударила Мануэля по ноге. Он стоял, всматриваясь в темноту, откуда все это летело. Потом что-то просвистело в воздухе и упало возле него. Его шпага. Мануэль нагнулся и поднял ее. Он выпрямил шпагу о колено и взмахнул ею перед толпой.
— Благодарю вас, — сказал он. — Благодарю вас.
Ох, мерзавцы! Мерзавцы! Ох, подлые мерзавцы! Он пинком отбросил подушку и побежал к быку.
Вот он стоит. Как ни в чем не бывало. Ну, погоди же, мерзавец!
Мануэль провел мулетой перед черной мордой быка.
Все напрасно.
Не желаешь? Хорошо. Он подошел вплотную и ткнул острым концом мулеты во влажную морду быка.
Бык кинулся. Мануэль отскочил назад, но споткнулся о подушку и, падая, почувствовал, что рог вошел в него, вошел под ребро. Он ухватился обеими руками за рог и поехал задом, крепко зажимая место, куда вошел рог. Бык подбросил его, и он очутился на песке. Он лежал неподвижно. Ничего страшного. Бык не трогал его.
Он встал, кашляя, чувствуя себя разбитым и погибшим. Подлые мерзавцы!
— Шпагу мне! — крикнул он. — Мулету!
Фуентес подошел с мулетой и шпагой. Эрнандес обнял его одной рукой.
— Да ступайте вы в лазарет, — сказал он. — Не валяйте дурака.
— Уйди от меня, — сказал Мануэль. — Уйди к черту!
Он вырвался. Эрнандес пожал плечами. Мануэль побежал к быку.
Вот он стоит, грузный, расставив ноги.
Ну, погоди, мерзавец! Мануэль вытащил шпагу из мулеты, нацелился и бросился на быка. Он почувствовал, что клинок вошел до отказа. По самую рукоять. Все пять пальцев ушли в рану. Он стоял над быком, и руке было горячо от крови быка.
Потом бык стал валиться на бок, увлекая его за собой. Мануэль отступил на шаг и смотрел, как бык падал — сначала медленно, потом вдруг перевернулся, задрав все четыре ноги.
Мануэль поднял к толпе руку, теплую от крови быка.
Ну, погодите, мерзавцы! Он хотел заговорить, но кашель помешал ему. Душило что-то горячее. Он поискал глазами мулету. Нужно пойти и приветствовать президента. К черту президента! Он сел на песок и уставился на убитого быка. Все четыре ноги задраны. Толстый язык высунулся. Что-то ползает по его брюху и между ногами. Там, где волос редкий. Мертвый бык. К черту быка! К черту всех! Он хотел встать, но опять закашлялся. Он снова опустился на песок. Кто-то подошел и поднял его.
Его унесли в лазарет — бегом пробежали по песку, постояли у ворот, пропуская упряжку мулов, потом шли по темному проходу, потом с кряхтеньем тащили вверх по лестнице и наконец положили.
Врач и двое санитаров в белых халатах дожидались его. Его положили на операционный стол. Разрезали на нем рубашку. Мануэль очень устал. В груди жгло, как огнем. Он закашлялся, и что-то прижали к его губам. Все очень суетились вокруг него.
Электрический свет бил прямо в глаза. Мануэль закрыл глаза.
Он услышал тяжелые шаги по лестнице. Потом перестал слышать. Потом услыхал далекий шум. Это толпа. Ну что ж, второго быка придется убить кому-нибудь другому. Они уже разрезали всю его рубашку. Врач улыбнулся ему. А вот и Ретана.
— Здравствуй, Ретана, — сказал Мануэль. Он не услышал своего голоса.
Ретана улыбнулся ему и что-то сказал. Мануэль не расслышал.
Сурито стоял возле стола и, нагнувшись, смотрел, как работает врач. Он был в костюме пикадора, но без шляпы.
Сурито что-то сказал ему, Мануэль не расслышал.
Сурито говорил с Ретаной. Один из санитаров улыбнулся и передал Ретане ножницы. Ретана передал их Сурито. Сурито что-то сказал Мануэлю. Он не расслышал.
К черту операционный стол! Не в первый раз ему лежать на операционном столе. Он не умрет. Если бы он умирал, тут был бы священник.
Сурито что-то говорил ему, подняв ножницы. Вот оно что! Они хотят отрезать его косичку. Они хотят отрезать его колету.
Он сел на операционном столе. Врач отступил назад, рассерженный. Мануэль почувствовал, что кто-то схватил его за плечи.
— Ты этого не сделаешь, Манос, — сказал Мануэль. Он вдруг ясно услышал голос Сурито.
— Успокойся, — сказал Сурито. — Не сделаю. Я пошутил.
— Я был в форме, — сказал Мануэль. — Мне просто не повезло. Вот и все.
Мануэль лег на спину. Что-то положили ему на лицо. Все это знакомо. Он глубоко вдыхал привычный запах. Он устал. Он очень, очень устал. Потом маску сняли с его лица.
— Я был в форме, — слабым голосом проговорил Мануэль. — Я был в блестящей форме.
Ретана посмотрел на Сурито и пошел к дверям.
— Я останусь с ним, — сказал Сурито.
Ретана пожал плечами.
Мануэль открыл глаза и посмотрел на Сурито.
— Скажи сам, разве я не был в форме, Манос? — спросил он, с надеждой глядя на Сурито.
— Еще бы, — сказал Сурито. — Ты был в блестящей форме. — Санитар наложил маску на лицо Мануэля, и он глубоко вдыхал знакомый запах. Сурито неуклюже стоял возле стола, наблюдая.
1927 г.
Комментарии (0)
