"Светлые души". В. Шукшин.

СВЕТЛЫЕ ДУШИ

Время чтения рассказа - 11 минут.

Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок.
   Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора.
   Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него.
   Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила:
   – Ты б хоть поздороваться зашел.
   – Здорово, Нюся! – приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят.
   Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью.
   Михайло пришел через полчаса.
   Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью.
   – Ты чего? – спросил Михайло.
   – Ничего.
   – Вроде сердишься?
   – Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? – с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна.

Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться. Анна глянула на него и всплеснула руками:
– Мамочка родимая! Грязный-то!..

   – Пыль, – объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги.
   Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам.
   – Прямо места живого не найдешь, Господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо.
   Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел:
   – Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!..
   – Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал!
   – Соскучилась небось?
   – Соскучишься! Уедет на целый месяц…
   – Где же на месяц? Эх ты… акварель!
   – Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. – Она ушла.
   Михайло, ступая до горяча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене:
   – Ань! Ты случайно не видела карбюратор?
   – Какой карбюратор?
   – Ну такой… с трубочками!
   – Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять…
   Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было.
   Пришла Анна.
   – Собрался?
   – Тут, понимаешь… штука одна потерялась, – сокрушенно заговорил Михайло. – Куда она, окаянная?
   – Господи! – Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. – Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками…

   Михайло поспешно подошел к жене.
   – Чего сделать, Нюся?
   – Сядь со мной. – Анна смахнула слезы.
   Сели.
   – У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-о-шенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит!
   Михайло на всякий случай сказал:
   – Ага! Такое, знаешь… – Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене.
   – Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни.
   – Так… – Михайло не знал, много это или мало.
   – Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно тянется мне, Миша. Я давеча примерила – как влитое сидит!
   Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь.
   – Взять это полупальто. Чего тут думать?
   – Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем…
   – Правильно! – воскликнул Михайло.
   – Что правильно?
   – Продать овечку
   – Тебе хоть все продать! – Анна даже поморщилась.
   Михайло растерянно заморгал добрыми глазами.
   – Сама же говорит, елки зеленые!
   – Так я говорю, а ты пожалей. А то я – продать, и ты – продать. Ну и распродадим так все на свете!
   Михайло открыто залюбовался женой.
   – Какая ты у меня… головастая!
   Анна покраснела от похвалы.
   – Разглядел только…
   Из бани возвращались поздно. Уже стемнело.
   Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины.
   – Миша!
   – Аиньки! Сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу.
   – Замараешь белье-то!
   Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом.
   – Миша!
   – Одну минуту, Нюся.
   – Я говорю, замараешь белье-то!
   – Я же не прижимаюсь к ней.
   Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце.
   Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе.

   – Ну сделал?
   – Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала.
   – Ты ее не целуешь случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! – рассердилась Анна.
   – Ну вот… При чем она здесь?
   – При том. Жизни никакой нету.
   В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар.
   Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин.
   Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости:
   – … Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот – то ли поджидал специально – тут и был! «Здрасти, – говорит, – я ревизор…»
   – Хэх! Ну? – Михайло слушал.
   – Ну тот туда-сюда – заегозил. Тыр-пыр – семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся…
   – А ревизор что?
   – А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался.
   – Тэк. Влопался, голубчик?
   – Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ.
   – Сколько дали?
   – Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется!
   Михайло задумался о чем-то.
   За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь.
   – Садись, Миша.
   Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью.
   – У нас одеяло какое-нибудь старое есть? – спросил он.
   – Зачем?
   – А в кузов постелить. Зерна много сыплется.
   – Что они, не могут вам брезенты выдать?
   – Их пока жареный петух не клюнет – не хватятся. Все обещают.
   – Завтра найдем чего-нибудь.
   Ужинали не торопясь, долго.
   Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи – для пробы.
   – Ну-ка, оцени.
   Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул:
   – Ох… хороша-а!
   – К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые – загляденье! А на тебя смотреть страшно.
   – Ничего-о, – гудел Михайло. – Как у вас тут?
   – Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько!
   – Нужно. Весь СССР прокормить – это… одна шестая часть.
   – Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то.
   Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова.
   Спать легли совсем поздно.

   В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней.
   Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор.
   – Ночь-то! – восторженно прошептал Михайло.
   Анна, уже полусонная, пошевелилась.
   – А?
   – Ночь, говорю…
   – Хорошая.
   – Сказка просто!
   – Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, – невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. – До того красиво…
   – Соловей?
   – Какие же сейчас соловьи!
   – Да, верно…

   Замолчали. Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула.
   Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы.
   Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор.
   Анна негромко окликнула его.
   Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих.
   Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему:
   – На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня!
   Михайло ласково похлопал жену по плечу – успокаивал. Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом:
   – Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер… там иголка не пролезет.
   – Ну теперь-то все хоть?
   – Конечно.
   – Бензином опять несет! Ох… Господи!..
   Михайло хохотнул, но тут же замолчал.
   Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно.
   Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку
   – Ты опять? – спросила Анна.
   – Я попить хочу.
   – В сенцах в кувшине – квас. Потом закрой его.
   Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас.
   – Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо?
   – Нет, не хочу.
   Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней…
   Стояла удивительная ночь – огромная, светлая, тихая… По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка.
   Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко:
   – Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!..