Белая гвардия. Краткое содержание романа М.А. Булгакова.


Краткое содержание романа М.А. Булгакова "Белая гвардия" для читательского дневника.

Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло. 
— Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран! «Капитанская дочка» 


И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими... 



Зима 1918—19 г. Действие происходит в городе, название которого не указано (в романе он назван Город). В Городе немецкие оккупационные войска. Власть принадлежит гетману «всея Украины». Жители Города знают, что вот-вот может появиться армия Петлюры. Ведь бои уже идут совсем рядом. 
В Городе идет жизнь, которую вряд ли можно назвать нормальной. Но люди пытаются приспособиться к создавшимся условиям. Здесь очень много тех, кто приехал из Москвы и Петербурга. 
Семья Турбиных продолжает держаться за ту жизнь, к которой они все привыкли. Но жизнь вокруг меняется настолько быстро и страшно, что они подчас не могут ничего понять. 
«Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера — и красный, дрожащий Марс. 
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты? 
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевско- му спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе». 
«Много лет до смерти, в доме № 13 по Алексеев- скому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади “Саардам- ский Плотник”, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий. 
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, — все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила: 
— Дружно... живите. 
Но как жить? Как же жить? 
Алексею Васильевичу Турбину, старшему — молодому врачу — двадцать восемь лет. Елене — двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу — тридцать один, а Николке — семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей. 
Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям: 
— Живите. 
А им придется мучиться и умирать». 
Алексей Турбин, его младший брат Николка, Елена, а также друзья семьи — поручик Мышлаевский, подпоручик Степанов по прозвищу Карась и поручик Шервинский, адъютант в штабе князя Белорукова, командующего всеми военными силами Украины, — очень беспокоятся, что будет с их городом. 
Алексей Турбин уверен, что вина лежит на гетмане. Ведь именно гетман не давал возможности сформировать русскую армию. А это было бы спасением: армия, состоящая из студентов, юнкеров и офицеров, могла бы отстоять Город и не дать возможности Петлюре оставаться в Малороссии. К тому же армия могла бы пойти на Москву и спасти Россию. 
Капитан генерального штаба Сергей Иванович Тальберг сообщает своей супруге Елене о том, что немцы оставляют Город. 
Для него эта новость имеет огромное значение, так как он уезжает вместе с ними. Уже сегодня ночью он сядет в штабной поезд, и вскоре — не пройдет и трех месяцев — вернется в Город с армией Деникина, которая формируется сейчас на Дону. Тальберг уверен в этом. Пока он уезжает один, без Елены, ей придется остаться в Городе, так как он не может рисковать ею. 
Город необходимо защитить от петлюровских войск. Поэтому начинается формирование русских военных соединений. Мышлаевский, Алексей Турбин, Карась поступают на службу. Алексей Турбин становится военным врачом, а Мышлаевский и Карась поступают на службу в качестве офицеров. 
Но в ночь с 13 на 14 декабря гетман и генерал Белоруков бегут из Города. Поэтому сформированный дивизион распускают. Теперь в Городе нет официальной власти, а значит, военным некого защищать. 
Полковник Най-Турс в середине декабря уже сформировал второй отдел первой дружины. Холодная зима, а у солдат нет необходимой зимней экипировки. Полковник Най-Турс всеми правдами и неправдами получает для солдат необходимое обмундирование. 
14 декабря петлюровцы начинают атаковать Город. Полковник Най-Турс вступает в бой с передовыми отрядами противника. Полковник отправил трех юнкеров на разведку, чтобы они выяснили местонахождение гетманских частей. Однако гетманских частей нигде нет. Полковник Най-Турс со своими юнкерами оказался в безвыходном положении. 
Тем временем Николай Турбин ведет команду по заданному направлению. Он видит удручающее зрелище. Полковник Най-Турс приказывает юнкерам, в том числе и тем, которые находились под командованием Николая, бросать оружие, бежать и спасаться. Най-Турса смертельно ранили. Он умер на глазах у Николая. 
Алексей Турбин ничего не знал о том, что только что сформированный дивизион распустили. Алексей явился в назначенное место к назначенному времени. В здании никого не было. Алексей только потом узнал о том, что случилось. Ему рассказал об этом полковник Малышев. 
Петлюровцы захватили Город. Алексей снял погоны, но забыл снять кокарду с папахи. Из-за этого петлюровцы поняли, что он офицер. Алексей с трудом уходит от преследования. Его ранили. Алексею Турбину помогла скрыться незнакомая женщина по имени Юлия. Через некоторое время она помогла Алексею добраться к себе домой. Василий Иванович Лисович по прозвищу Василиса — это хозяин дома, в котором живут Турбины. Василиса спрятал свои драгоценности и деньги в тайнике. Однако это увидел незнакомец. Вскоре к Василию Ивановичу пришли вооруженные люди и произвели обыск. Они открыли тайник и все забрали. 
Алексей Турбин тяжело заболел. У него воспалилась рана, а также он заболел тифом. Врачи говорят, что он умрет. 
«Турбин стал умирать днем двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня Рождества». «Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали, ускорили жизнь и появление света лампадки. Елена, прикрыв дверь в столовую, подошла к тумбочке у кровати, взяла с нее спички, влезла на стул и зажгла огонек в тяжелой цепной лампаде, висящей перед старой иконой в тяжелом окладе. Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом Богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену. В двух квадратах окон стоял белый декабрьский, беззвучный день, в углу зыбкий язычок огня устроил предпраздничный вечер, Елена слезла со стула, сбросила с плеч платок и опустилась на колени. Она сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и, молча, положила первый земной поклон. 
В столовой прошел Мышлаевский, за ним Никол- ка с поблекшими веками. Они побывали в комнате Турбина. Николка, вернувшись в столовую, сказал собеседникам: 
—    Помирает... — набрал воздуху. 
—    Вот что, — заговорил Мышлаевский, — не позвать ли священника? А, Никол?.. Что ж ему так-то, без покаяния... 
—    Лене нужно сказать, — испуганно ответил Ни- колка, — как же без нее. И еще с ней что-нибудь сделается... 
—    А что доктор говорит? — спросил Карась. 
—    Да что тут говорить. Говорить более нечего, — просипел Мышлаевский. 
Они долго тревожно шептались, и слышно было, как вздыхал бледный отуманенный Лариосик. Еще раз ходили к доктору Бродовичу. Тот выглянул в переднюю, закурил папиросу и прошептал, что это агония, что, конечно, священника можно позвать, что ему это безразлично, потому что больной все равно без сознания и ничему это не повредит. 
—    Глухую исповедь... 
Шептались, шептались, но не решились пока звать, а к Елене стучали, она через дверь глухо ответила: “Уйдите пока... я выйду...” И они ушли. 
Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом: 
—    Слишком много горя сразу посылаешь, мать- заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри... Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то? Она опять поклонилась и жадно коснулась лбом пола, перекрестилась и, вновь простирая руки, стала просить: 
—    На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо... 
Шепот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь ее была непрерывна, шла потоком. Она все чаще припадала к полу, отмахивала головой, чтоб сбить назад выскочившую на глаза из-под гребенки прядь. День исчез в квадратах окон, исчез и белый сокол, неслышным прошел плещущий гавот в три часа дня, и совершенно неслышным пришел тот, к кому через заступничество смуглой девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой. 
Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась к полу, потом, всей душой вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя уже жесткого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, а глаза выманивали у Елены все новые и новые слова. 
Совершенная тишина молчала за дверями и за окнами, день темнел страшно быстро, и еще раз возникло видение — стеклянный свет небесного купола, какие-то невиданные, красно-желтые песчаные глыбы, масличные деревья, черной вековой тишью и холодом повеял в сердце собор. 
— Мать-заступница, — бормотала в огне Елена, — упроси его. Вон он. Что же тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут твои дни, твой праздник. Может, что-нибудь доброе сделает он, да и тебя умоляю за грехи. Пусть Сергей не возвращается... Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай... Все мы в крови повинны, но ты не карай. Не карай. Вон он, вон он... 
Огонь стал дробиться, и один цепочный луч протянулся длинно, длинно к самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике, окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие невиданные, что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к полу и больше не поднималась. 
По всей квартире сухим ветром пронеслась тревога, на цыпочках, через столовую пробежал кто-то. Еще кто-то поцарапался в дверь, возник шепот: “Елена... Елена... Елена...” Елена, вытирая тылом ладони холодный скользкий лоб, отбрасывая прядь, поднялась, глядя перед собой слепо, как дикарка, не глядя больше в сияющий угол, с совершенно стальным сердцем прошла к двери. Та, не дождавшись разрешения, распахнулась сама собой, и Николка предстал в обрамлении портьеры. Никол кины глаза выпятились на Елену в ужасе, ему не хватало воздуху. 
—    Ты знаешь, Елена... ты не бойся... не бойся... иди туда... кажется... 
Доктор Алексей Турбин, восковой, как ломаная, мятая в потных руках свеча, выбросив из-под одеяла костистые руки с нестрижеными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезах рубахи. Он свел голову книзу, уперся подбородком в грудину, расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: 
—    Кризис, Бродович. Что... выживу?.. А-га. 
Карась в трясущихся руках держал лампу, и она 
освещала вдавленную постель и комья простынь с серыми тенями в складках. 
Бритый врач не совсем верной рукой сдавил в щипок остатки мяса, вкалывая в руку Турбину иглу маленького шприца. Мелкие капельки выступили у врача на лбу. Он был взволнован и потрясен». 
Алексей выздоравливает. Елена получила письмо от подруги из Варшавы. Подруга сообщила, что муж Елены, Тальберг, женится на их общей знакомой. Елена вспомнила свою молитву. В ночь со 2 на 3 февраля петлюровцы уходят из Города. Слышны выстрелы — к Городу подходят большевики.  
Похожие новости
Комментарии (0)
  • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
    heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
    winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
    worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
    expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
    disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
    joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
    sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
    neutral_faceno_mouthinnocent