Содержание:
↑ Исходный текст
Дрессировщик показывает все новое искусство своего слона. Слон бьет в барабан, звонит в колокольчик, жонглирует стулом и проделывает еще много других номеров. Наконец кофейный старичок подходит к краю эстрадки и обращается к зрителям на ломаном русском языке, сильно наперченном буквой «х». Он просит, чтобы одна дама (он произносит «одхин дхама») – «не муж-ч-хин, нет, нет, – дхама, женчин», – чтобы женщина взошла на эстраду, и тогда слон скажет ей «один прекр-х-асный слов»…
Легким движением смуглых рук дрессировщик делает приглашающий жест:
– Сюда, сюда!.. Один женчин!..
Но проходит секунда, две, три – и ни одна «женчин» не выражает желания идти на эстраду. Глаза индийского старика с кофейной кожей становятся грустные, испуганные, в них почти отчаяние. Он беспомощно оглядывается. Ведь срывается, срывается номер!
– Один дама… Один женчин… Сюда!
Это он просит упавшим голосом, почти тихо. Мы с мамой стоим около самой эстрады. И вдруг неожиданно для самой себя я говорю громко, протягивая руки:
– Я… я пойду!
Мама обомлела, она даже не успевает удержать меня хоть за рукав. Старый индиец, просияв, поднимает меня под мышки на эстраду и ставит на стул:
– Нич-х-его… Мерси… Не надо боисся…
Он отдает короткий приказ слону и вкладывает ему что-то в хобот… Слон опускается на передние колени – и протягивает ко мне хобот с букетиком весенних цветов.
Публика аплодирует – ей понравилось.
Старый индиец говорит мне с улыбкой:
– Мой с-х-лон говорить: вы есть самый прек-х-расный дама!
Надо что-то сказать ему – поблагодарить за цветы, – наконец, попрощаться, что ли. Взрослые это умеют – мама бы сказала очень мило все, что нужно… Но я, конечно, этого не умею! Я привстаю и от души целую его в щеку кофейного цвета. И, как всегда, когда волнуюсь, говорю одно вместо другого: не «спасибо за цветы», а «с добрым утром»!
Публика смеется и аплодирует.
Слон и старик уходят с эстрады.
Тут всеобщее внимание переключается на другое: лысый служитель объявляет, что сейчас знаменитая укротительница «мадмазель» Ирма войдет в клетку и покажет высшую школу дрессировки хищных зверей. В заключение чего «мадмазель» Ирма исполнит «смертный номер»: вложит свою голову в пасть льва Альфреда.
Публика спешит к клеткам хищников, чтобы увидеть эти чудеса. Около пустой эстрады остаемся только мы с мамой, да Шабановы, да тот старенький дедушка с внучком, объяснявший маме, что такое «зеберь».
– Леночка… – говорит маме потрясенная, перепуганная Серафима Павловна, – это же… Дорогая моя, это же просто не знаю что! Такая послушная, скромная девочка, и вдруг… Это она в отца, Якова Ефимовича, такая отчаянная растет!
Рита пренебрежительно вздергивает плечом:
– Подумаешь, какая смелая! Я бы тоже пошла на эстраду, но я этого паршивого слона ненавижу: он мою шляпку сжевал! Не хочу иметь с ним дела!
Зоя увлекает мать, тетю Женю и Риту к клеткам хищников: смотреть «смертный номер».
Мама от волнения не может вымолвить ни слова. Она только непрерывно расстегивает и застегивает пуговицу на своей левой перчатке.
– Зачем ты это сделала? – спрашивает она наконец. – Я чуть не умерла от страха! Ну зачем ты это сделала?
– Не знаю… – признаюсь я от души. – Мамочка, не сердись… Такой умный слон! И старичок этот, индиец, стоит, просит: «Один дама… один женчин!», а никто не идет к нему…
Старичок в картузе, держа за руку внука, подходит к маме:
– Вы, мадам, не огорчайтесь… У вас неплохой ребенок растет! Я, знаете, не ученый человек, но я – переплетчик, я читаю много книг, и я кое-что понимаю в жизни! Вот – все тут говорили: «эфиоп», «басурман», а кто его пожалел? Ребенок…
