(1)Один жестокий человек сказал: все молодые люди похожи друг на друга. (2)Это было сказано из глубины презрения к людям, но известная доля истины тут есть. (3)Конечно, все молодые люди разные, но они решают одну задачу: первого и самого трудного приспосабливания к жизни, утверждения себя в ней. (4)Любому нормальному юноше свойственны завышенное представление о собственной ценности, идеализм (чему не мешает защитный скепсис, порой цинизм), ранимость и отсюда – яростное стремление сберечь от посторонних (самые посторонние – родители и близкие) свою внутреннюю жизнь.
(5)Мне до сих пор непонятно, как мы вработались в ту дружбу, память о которой за сорок лет не только не стёрлась, не потускнела, но стала больнее, пронзительней и неотвязней – щемяще-печальный праздник, который всегда со мной. (6)Мы трое: Павлик, Оська и я – были нужны друг другу, хотя едва ли смогли бы назвать в словах эту нужность.
(7)В дружбе есть нечто не поддающееся анализу, как и в любви, о которой вернее всех сказал Гёте: «Очень трудно любить за что-нибудь, очень легко – ни за что». (8)Конечно, безоглядное, слепое влечение любви, её таинственный зов неприложимы к дружбе, но и в дружбе есть что-то сверх сознания. (9)Впрочем, я знаю, что с Павликом нас спаяли поиски своего места в жизни, давление властных глубинных сил, не ведавших очень долго своего применения. (10)Эти устремленности были разные; моя раньше обрела имя – литература, его позже – театр, но мучений они доставили нам в равной мере. (11)Терпеть и одолевать неизвестное было легче вдвоем. (12)Мы искали неведомую землю в темноте, то сходясь, то расходясь, черпая бодрость и надежду в стойкости другого, который сам в себе этой стойкости не ощущал. (13)Нас связывали и внешние обстоятельства жизни: мы жили в одном подъезде, вместе готовили уроки, вместе испытывали свой дух искусственно придуманными увлечениями, ибо не догадывались о подлинных; мы находились в постоянном обмене; неудивительно, что у нас выработалось схожее отношение к людям, ко многим жизненным вопросам, что наши вкусы, пристрастия и отторжения совпадали. (14)И хотя все это ещё не самая душа нашей дружбы, предпосылки взаимопритяжения ясны. (15)С Оськой обстояло по-другому. (16)С ним можно было говорить о многом, потому что он был развит, начитан, остроумен, но нельзя было говорить о том главном, что нас томило, и – что ещё важнее – нельзя было об этом молчать, как часами молчали мы с Павликом, занимаясь чёрт знает чем: от химический опытов – вдруг мы великие учёные? – до держания на кончике носа половой щётки или бильярдного кия – ради упражнения и проверки воли. (17)С Оськой было интересно, наполненно, весело, «крылато» – не найду другого слова – это правда, но не вся правда, ведь бывало и грустно, и смутно, и тревожно… (18)Всякое бывало, но в памяти остался солнечный свет, который потом уже никогда не был так ярок…
(По Ю. М. Нагибину)
*Юрий Маркович Нагибин (1920 – 1994) – русский писатель, киносценарист. Здесь помещён (с некоторыми сокращениями) отрывок из его повести «В те юные годы», в которой он вспоминает своих друзей, погибших в годы Великой Отечественной войны.
(5)Мне до сих пор непонятно, как мы вработались в ту дружбу, память о которой за сорок лет не только не стёрлась, не потускнела, но стала больнее, пронзительней и неотвязней – щемяще-печальный праздник, который всегда со мной. (6)Мы трое: Павлик, Оська и я – были нужны друг другу, хотя едва ли смогли бы назвать в словах эту нужность.
(7)В дружбе есть нечто не поддающееся анализу, как и в любви, о которой вернее всех сказал Гёте: «Очень трудно любить за что-нибудь, очень легко – ни за что». (8)Конечно, безоглядное, слепое влечение любви, её таинственный зов неприложимы к дружбе, но и в дружбе есть что-то сверх сознания. (9)Впрочем, я знаю, что с Павликом нас спаяли поиски своего места в жизни, давление властных глубинных сил, не ведавших очень долго своего применения. (10)Эти устремленности были разные; моя раньше обрела имя – литература, его позже – театр, но мучений они доставили нам в равной мере. (11)Терпеть и одолевать неизвестное было легче вдвоем. (12)Мы искали неведомую землю в темноте, то сходясь, то расходясь, черпая бодрость и надежду в стойкости другого, который сам в себе этой стойкости не ощущал. (13)Нас связывали и внешние обстоятельства жизни: мы жили в одном подъезде, вместе готовили уроки, вместе испытывали свой дух искусственно придуманными увлечениями, ибо не догадывались о подлинных; мы находились в постоянном обмене; неудивительно, что у нас выработалось схожее отношение к людям, ко многим жизненным вопросам, что наши вкусы, пристрастия и отторжения совпадали. (14)И хотя все это ещё не самая душа нашей дружбы, предпосылки взаимопритяжения ясны. (15)С Оськой обстояло по-другому. (16)С ним можно было говорить о многом, потому что он был развит, начитан, остроумен, но нельзя было говорить о том главном, что нас томило, и – что ещё важнее – нельзя было об этом молчать, как часами молчали мы с Павликом, занимаясь чёрт знает чем: от химический опытов – вдруг мы великие учёные? – до держания на кончике носа половой щётки или бильярдного кия – ради упражнения и проверки воли. (17)С Оськой было интересно, наполненно, весело, «крылато» – не найду другого слова – это правда, но не вся правда, ведь бывало и грустно, и смутно, и тревожно… (18)Всякое бывало, но в памяти остался солнечный свет, который потом уже никогда не был так ярок…
(По Ю. М. Нагибину)
*Юрий Маркович Нагибин (1920 – 1994) – русский писатель, киносценарист. Здесь помещён (с некоторыми сокращениями) отрывок из его повести «В те юные годы», в которой он вспоминает своих друзей, погибших в годы Великой Отечественной войны.
Комментарии (0)
